Страшно ли было на войне?

Страшно ли было на войне?

Я не верю в то, что среди людей с нормальной психикой существуют такие, о которых можно сказать, что им неведомо чувство страха. Во всяком случае, все, с кем был рядом в бою, к этой категории людей не принадлежали. Другое дело, как они вели себя в ситуациях, вызывавших страх. В подобных условиях большинство моих однополчан не теряло разума, сохраняло самообладание, не забывало о долге, выполняло приказы. Но были и такие, кто от страха полностью терял способность здраво рассуждать и рационально действовать. Этих людей я называю патологическими трусами. Встречались такие довольно редко.

Вспоминая свое поведение на фронте, я полагаю, что меня можно отнести к большинству, и поэтому решил рассказать о Чувстве страха и его оттенках, которые лично испытывал в разных ситуациях на войне. Я понимаю, что ощущения такого рода очень индивидуальны и зависят от многих факторов, в первую очередь от склада психики того или иного человека. Поэтому мне трудно оценить, насколько я был близок к типичному или, если хотите, к «среднему» представителю этого «большинства». И все-таки, полагая, что я не был исключением в своем восприятии страха, расскажу о собственных ощущениях.

Конечно же, я очень боялся быть убитым или тяжело раненным, с ужасом думал о том, что со мной будет, если попаду в плен. Страшно было оставить врагу пушку, как это случилось в Новой Надежде и в «Балке смерти». Оснований для страха было достаточно, особенно у тех, кто, подобно мне, видел столько смертей вокруг себя.

Перебирая в памяти фронтовое прошлое, я пришел к выводу, что, во-первых, страх не сидел во мне постоянно и, во-вторых, характер страха, который я испытывал, не был всегда одним и тем же, он всегда зависел от ситуации. Число разновидностей «моего» страха было невелико — всего три.

Первый вид я называю «неосознанным» страхом, это не что иное, как ощущение тревоги или предчувствие опасности. Впервые столкнулся с ним, когда мы, приближаясь к Верхне-Погромному, услышали отголоски отдаленной битвы, доносившиеся из Сталинграда. Нечто похожее ощущалось, когда мы после длительного отдыха приближались к траншеям переднего края. Но особенно частой причиной моего «неосознанного» страха было незнание обстановки, когда понимал, что она тревожная, но мог только гадать, как развернутся события. Портилось настроение, шутить и улыбаться не хотелось, курил самокрутки одну за другой. Других признаков этого состояния не припоминаю.

«Осознанный» страх обычно возникал в преддверии или во время боя, когда обстановка была более-менее ясна и можно было как-то предвидеть дальнейшее развитие событий. Этот вид страха возбуждал, обострял чувства, но не лишал меня способности действовать сообразно обстановке, помнить о командах начальников и не забывать о здравом смысле. Правильной оценке обстановки способствовала информация, полученная от командира, но довольно часто помогал собственный боевой опыт.

Совсем другое дело — «бессознательный», он же инстинктивный или животный, страх. Он сам собой возникает в тебе в то мгновение, когда услышишь грозное, все нарастающее шипение смертоносного металла, и вот совсем рядом с тобой разрывается, оглушает и швыряет тебя, как песчинку, мина, снаряд или бомба. Этот страх лишает воли, с непостижимой силой вжимает в землю, которая одна только может тебя защитить.

Невозможно забыть ощущения, пережитые в минуты «бессознательного» страха. В последние часы нашей эпопеи в «Балке смерти», уже избежав пленения, на открытом лугу я вместе с сотнями других попал в «эпицентр» ужасной бомбежки. Прижавшись всем телом к сырой траве и уткнувшись в нее лицом, я «защитил» голову ладонями, плотно зажмурил глаза и, неверующий, молча молился неведомым высшим силам: «Сохраните мне жизнь! Ведь я еще так молод, не имею детей, и, если погибну сейчас, никакого следа от меня на Земле не останется!» Подобное случалось несколько раз, всегда в критических ситуациях, когда от тебя ничего не зависит, ты беззащитен, бессилен, обречен на бездействие и покорно ждешь своей участи. К счастью, продолжительность этого ужасного ощущения всегда была небольшой — секунды, иногда минуты...

Фронтовой опыт был надежным помощником в большинстве угрожающих ситуаций. Иногда он подсказывал, чего надо особенно бояться. В моем случае, после пережитого в Новой Надежде, приходилось всегда быть начеку на случай неожиданного «драп-марша».

За все годы мой огневой взвод всего в трех случаях располагался на закрытых позициях. Стрелковые батальоны, которым придавался взвод, всегда требовали, чтобы мы находились не дальше чем в 70–100 метрах от траншей переднего края. Часто это лишало нас возможности более эффективно использовать орудия или грозило неоправданными потерями людей и матчасти. Но я понимал, что сам факт нашего присутствия был успокаивающим фактором для пехотинцев. Самые неудачные позиции приходилось занимать, когда пехотинцы окапывались на опушке леса. Каждый солдат откапывал себе ячейку в нескольких метрах сзади линии периметра лесного массива. При этом у каждого был определенный сектор обзора, а сектора надежно перекрывались. Где в этом случае следовало разместить нашу единственную пушку, чтобы сектор ее обзора обеспечивал всю полосу действия роты или батальона? Понятно, впереди пехотинцев. Таких противоестественных ситуаций у меня было две, в Литве и в Восточной Пруссии.

* * *

В тех случаях, когда наши пехотинцы неорганизованно покидали позиции и бежали куда глаза глядят, стоявшие рядом артиллеристы оказывались в почти безвыходном положении. Бросать исправную пушку — не только преступно, но и позорно, а катить ее силами расчета — не всегда возможно, да и немцы запросто догнать могут. Ну а держать оборону горсткой людей, вместо сбежавших десятков или даже сотен, — нереально. Поэтому после Новой Надежды я стал смертельно бояться «драп-маршей». Это — неуправляемый лавинообразный процесс, остановить который можно только в самом начале. После того как число запаниковавших превысит «критическую» величину, вернуть массу людей к осмысленному поведению может лишь страх смерти. (Нелегко поверить, но после ночного бегства наших пехотинцев из Новой Надежды ощущение опасности при виде неорганизованного скопления людей засело во мне на всю жизнь. Я понял это, когда в годы «горбачевской перестройки», увидев в телевизионном репортаже с какого-то митинга наэлектризованную толпу, ощутил внутреннюю дрожь, вспомнил «драп-марши». Неуправляемой толпы и теперь боюсь больше всего на свете.)