Первые недели войны в Англии

Первые недели войны в Англии

Очевидно, мы совершили посадку на небольшом военном аэродроме. Машина остановилась перед деревянными бараками, из которых к нам бросились английские солдаты. Они подкатили лестницу и открыли дверь. Захватив свои чемоданчики, Вилли и я вышли из самолета.

Хорошо одетый молодой человек, которого мы сразу не заметили, подошел и обратился ко мне со следующими словами приветствия:

– Ваше прибытие является пока что наиболее обнадеживающим фактом во всей войне.

Его звали Дик Уайт. Он был послан Ванситтартом, чтобы сопровождать нас в Лондон. Машина ждала по другую сторону бараков. Никаких таможенных формальностей не соблюдалось; у нас даже не посмотрели паспорта.

Проехав несколько километров, я узнал местность. Мы повернули на большую Брайтонскую дорогу. В прошлом мие приходилось иногда стоять здесь в бесконечной очереди из-за наплыва экскурсантов, возвращавшихся по воскресеньям с побережья пролива. Теперь путь был свободен, так что через час мы смогли добраться до центра Лондона. Около пяти часов мы уже были там.

Дик привел нас на квартиру, обставленную в современном стиле и расположенную как раз напротив Британского музея, в большом жилом доме, находившемся в пяти минутах ходьбы от моей старой квартиры на Сохо-сквер. Квартира принадлежала, как сказал нам Дик, его сестрам, уехавшим недавно со своими маленькими детьми в деревню из-за боязни германских воздушных налетов. Пока, а возможно, и на все время войны, мы можем оставаться здесь. Сам Дик жил в нижнем этаже того же дома.

Нас встретила экономка, которая сразу же начала готовить ужин. Даже две бутылки шампанского стояли на льду. Дик ушел к себе, сказав, что хотел бы поужинать с нами в восемь часов вечера.

Распаковав свои чемоданы, мы уселись с Вилли у радиоприемника и начали блуждать в эфире. Нас интересовало, передано ли по радио сообщение о нашем бегстве или об исчезновении самолета «КЛМ». В семь часов передавали последние: известия из Голландии. О нашем бегстве не было сказано ни слова. Но вслед за этим начали передавать полицейские сообщения. Объявлялось, что разыскивается мотоцикл марки «ДКВ», имеющей такой-то и такой-то голландский номер.

– Но это же мой номер! – воскликнул Вилли. – Бедняга, купивший у меня мотоцикл, вообразил, что сделал сегодня хороший бизнес.

Когда мы рассказали об этом Дику, он заметил:

– Вы бежали, несомненно, в последний момент.

Мы откупорили бутылки шампанского и выпили «за скорейшее окончание войны и за возвращение на родину. Затем Дик сказал:

– Ванситтарт и я уже говорили утром о вас и пришли к выводу, что было бы лучше всего, если бы вы получили британское подданство. Германия проиграет эту войну, и вам как немцу придется нелегко. Британский же паспорт откроет перед вами все двери. Вы прожили в Англии пять лет. С юридической точки зрения трудность заключается в том, что в это время вы пользовались экстерриториальностью как дипломат. Но мы посмотрели бы на это сквозь пальцы. Если хотите, то через три месяца мы сделаем вас британским гражданином. Подумайте об этом до утра! Кроме того, мы готовы, если вы пожелаете этого, предоставить вам возможность выехать в Соединенные Штаты, где вы сможете переждать войну на нейтральной почве.

Я чувствовал, что это предложение было искренним. Меня, однако, испугало, что англичане, видимо, ни в малейшей степени не понимают истинных причин моего бегства из Германии.

– Я прибыл сюда не для того, чтобы безмятежно провести войну, – ответил я. – Вы оказали мне честь, сделав столь великодушное предложение, однако имеется достаточно англичан, готовых драться за свою родину. Я прибыл сюда для того, чтобы доказать, что вы в своей борьбе против нацистского варварства имеете соратников среди немцев. Как мог бы я это сделать, если бы не был немецким патриотом? Я тотчас же принял бы ваше предложение, если бы думал, что Гитлер выиграет войну, – тогда я окончательно потерял бы родину. Но поскольку я убежден, что Англия не допустит такого несчастья, я, как немецкий патриот, перешел на вашу сторону и хочу оставаться здесь немцем. У меня нет желания укрыться от всех тягот войны в какой-либо нейтральной стране вроде Соединенных Штатов.

Мне показалось, что Дик правильно оценил мою позицию или по крайней мере отнесся к ней с уважением. Он никогда больше не говорил со мной об этом и, наверное, информировал Ванситтарта соответствующим образом.

На следующий день утром я отправился пешком по столь знакомой мне Оксфорд-стрит и, обогнув слева Гайд-парк, повернул на улицу, где была частная резиденция Ванситтарта. Он встретил меня в своей большой приемной с распростертыми объятиями:

– Мы оба тогда не представляли себе, как трудно будет прибыть сюда. Однако все хорошо, что хорошо кончается.

Последние слова он произнес даже по-немецки. Во время нашей беседы присутствовал начальник среднеевропейского отдела министерства иностранных дел мистер Рекс Липер, которого я знал и раньше.

Мы уселись в кресла перед камином. Завязалась беседа. Их интересовало прежде всего мое мнение о том, что можно сделать, чтобы помочь противникам гитлеровского режима в Германии и мобилизовать силы внутреннего сопротивления Гитлеру. Я сказал им примерно следующее:

– Вряд ли британское правительство может сделать в этом отношении многое. Всякая вражеская пропаганда во время войны подозрительна. Если Англия хочет показать свою силу, она должна прежде всего воевать. Ее фронт находится сейчас на французской границе, и он должен, наконец, прийти в движение. Что касается внутригерманского фронта, то там борьбу должны вести сами немцы, а здесь могут оказать воздействие только патриотические аргументы. У вас здесь, в Англии, достаточно немцев, которые так же хорошо, как и я, поняли, что эта война не имеет ничего общего с национальными интересами Германии, а служит интересам клики сумасшедших, готовых превратить нашу родину в руины, чтобы утолить свою жажду власти. Среди этих немцев в Англии есть люди всех слоев и партий, и каждый из них располагает в Германии каким-то кругом друзей, в котором его слово будет авторитетным. У вас здесь коммунисты и социал-демократы, бывшие депутаты буржуазных партий, даже члены Немецкой национальной партии и монархисты, как например господин Раушнинг и принц Фридрих Прусский. Позвольте этим немцам объединиться в Национальном комитете освобождения, с тем чтобы он мог, представляя различные слои, обращаться по радио к своим соотечественникам. Сформулируйте ваши мирные условия и сообщите их комитету. По этим условиям Германия, освободившаяся от гитлеровского ига, должна иметь возможность существовать. Это найдет отклик повсюду. Я думаю, что в ваших интересах приобрести себе таких немецких союзников. Чем успешнее будет развиваться движение сопротивления против фашистов внутри, тем меньше жертв потребуется от Англии на фронтах. Но непременным условием является следующее: немецкие борцы сопротивления в Германии должны быть полностью уверены в том, что британское правительство, во-первых, исполнено решимости искоренить гитлеризм, а во-вторых, что оно не намерено уничтожить, расколоть или подвергнуть угнетению германское государство.

– Весьма интересно, – заметил Рекс Липер, а Ванситтарт добавил:

– Мы подумаем обо всем этом. Уже сегодня я могу вам сказать, что британское правительство с самого начала войны проводит строгую грань между нацистским режимом и германским народом. Если вы внимательно следите за нашими газетами, вы можете в этом убедиться сами.

Мы расстались очень сердечно. Ванситтарт пригласил меня провести в кругу его семьи на его красивой вилле в Денхэме, близ Лондона, не только ближайшие субботу и воскресенье, но и вообще проводить у него каждый конец недели.

Денхэм вскоре стал моей второй родиной. Леди Ванситтарт заботилась обо мне, как мать, а дети Ванситтартов стали мне родными. Это напоминало мне жизнь в Лааске. Я гулял по парку, стрелял ворон, кроликов и белок, слушал квакающих лягушек в пруду или работал на огороде. Я мечтал о том, что после войны покажу все это моей матери и Гебхарду или увижу Ванситтартов гуляющими по нашему парку в Лааске.

Предпринималось все возможное, чтобы сохранить втайне мое пребывание в Англии, чтобы нацисты о нем не узнали.

Но мировой город Лондон в некотором смысле – простая деревня. Надо же было случиться так, что уже на второй неделе моего пребывания в Англии меня встретил на Пикадилли советник голландского посольства барон ван Карнебек. Он был очень удивлен, увидев меня, и начал досконально меня расспрашивать. Кое-что мне пришлось ему рассказать. Он сообщил, что голландские границы снова открыты и что он на следующий день едет в Гаагу, чтобы переговорить с министром иностранных дел ван Клеффенсом. Я сказал ему:

– Господин ван Карнебек, не имеет смысла просить вас молчать о нашей встрече. Как дипломат, я знаю, что с господином ван Клеффенсом вы, во всяком случае, будете говорить об этом. Поэтому я прошу вас только об одном одолжении: все принадлежащие мне вещи я вынужден был оставить в Шевенингине. Пожалуйста, попросите господина ван Клеффенса, пусть он не позволит гестаповским агентам фон Буттинга разворовать эти вещи и даст указание переслать их мне сюда.

Карнебек заверил меня, что, кроме своего министра, он никому не сообщит о моем появлении в Лондоне.

Вернулся из Голландии и Устинов. Вместе с ним прибыл в Лондон на некоторое время капитан Стивенс. Мы встретились в мансарде Устинова в Челси, где в последний раз я был прошлой зимой и имел решающий разговор с Ванситтартом.

Они рассказали мне, что в ознаменование моего удавшегося бегства провели в знаменитом ресторане «Рояль» в Гааге вечер за шампанским и устрицами. Как они сообщили, нацисты распространяли обо мне самые противоречивые слухи. Одни утверждали, что я поступил на службу в свой полк в Штансдорфе, другие говорили, что я погиб во время автомобильной аварии, в которую якобы попал в Бельгии, а самый любопытный слух состоял в том, что я украл деньги миссии и бежал в Рио-де-Жанейро, где основал дом терпимости.

Но Стивенс мог поведать о еще более интересных делах. С многозначительным видом он заявил:

– Вы будете дома гораздо скорее, чем думаете. С Гитлером скоро будет покончено.

– Господин Стивенс, откуда вы это взяли? Напротив, как я вижу, пока что Гитлер одерживает одну победу за другой. После того как он разбил Польшу, германская армия, сильная, как никогда, стоит у Западного вала, и нет никаких признаков, что западные союзники хотели бы там пошевельнуть хоть мизинцем.

– Нет необходимости в военном наступлении. Гитлеровский режим рухнет изнутри.

– Любопытно узнать, каким образом?

Лицо Стивенса стало еще более таинственным:

– Конечно, я могу вам сказать не все. Однако вы можете поверить мне, что в вермахте существует заговор, который скоро вспыхнет, и тогда с гитлеровской мразью будет покончено. В заговоре участвуют высшие генералы. Находясь в Голландии, я поддерживаю с ними даже постоянную радиосвязь. Как только Гитлер будет свергнут, они немедленно пойдут на мировую.

– Кто эти генералы? – спросил я Стивенса. Он не хотел их назвать и, наконец, упомянул о генерале фон Рундштедте. Но мне было известно, что генерал фон Рундштедт примерно два года назад был ширмой гестапо, когда оно хотело при помощи хитрости похитить из одного голландского монастыря бывшего рейхсканцлера Брюнинга и увезти его в Германию. Этот план провалился, потому что Брюнинг в последнюю минуту заподозрил недоброе.

– Господин Стивенс, простите меня, если я отношусь к этому скептически, но вы знаете, что у меня довольно печальный опыт с вашими якобы уполномоченными агентами. Я боюсь, что вы идете по опасному пути.

Улыбнувшись с видом знатока, Стивенс отверг мои сомнения:

– К сожалению, я ничего больше не могу вам сказать. Однако вы вскоре убедитесь, что я совершенно прав.

«Какое счастье, что я больше не в Голландии, – подумал я, – и ни один из этих дилетантов не вовлечет меня в какую-нибудь авантюру».

Через несколько дней возвратился ван Карнебек. Я посетил его, чтобы узнать, что ему сказал ван Клеффенс о моих вещах.

Карнебек был смущен и, откинувшись на спинку кресла, видимо, искал выхода из положения. Наконец он признался мне:

– Господин ван Клеффенс считает, что голландское правительство не может вступить в конфликт с Третьей империей из-за штанов господина фон Путлица. Кроме того, вещи забрал фон Буттидг уже на следующий день после вашего бегства.

Единственной незаменимой и дорогой мне вещью, которую я глупейшим образом в суматохе последних минут забыл взять с собой, были золотые часы отца. Цепочка от часов принадлежала еще моему прадеду, который купил ее в 1813 году при вступлении прусских войск в Париж на Рю де ла Пэ. Остальной хлам меня не интересовал.

Вряд ли я мог ждать чего-либо другого от голландских властителей. Сотрудник господина ван Клеффенса, министериаль-директор в министерстве иностранных дел, Шаапман лишь за несколько дней до начала войны в личном разговоре со мной сделал истинно классическое заявление, давшее мне достаточно ясное представление о взглядах этих господ. Дословно Шаапман сказал мне:

– Мы, голландцы, настолько искренни в нашем нейтралитете, что от всего сердца желаем победы обеим сторонам.

Вскоре и капитан Стивенс получил представление о голландском нейтралитете. В конце октября заговор генерала фон Рундштедта якобы настолько созрел, что нужно было лишь окончательно договориться, чтобы привести все в действие. Через подпольное радио антигитлеровские заговорщики условились со Стивенсом о встрече в небольшом голландском кафе близ самой границы, у Венло. К назначенному времени Стивенс отправился в условленное место в сопровождении своего британского сотрудника и одного голландского майора. Однако с немецкой стороны появился не генерал фон Рундштедт, а группенфюрер СС Шелленберг, агент Гейдриха, с шайкой головорезов, которые, затеяв небольшую стычку, на глазах голландской пограничной охраны уволокли на германскую сторону Стивенс а и двух сопровождавших его лиц.

Два года Стивенса содержали в одиночной камере, закованного в кандалы, а затем направили в концентрационный лагерь, где он до конца войны мог обдумывать свой легкомысленный поступок. Нацисты нажили на этом событии капитал. Особенно приятно им было то, что теперь они могли утверждать, что якобы имеют свидетеля, который подтверждает их заявление, будто именно британская разведка подложила 9 ноября в мюнхенском пивном зале (Биркеллер) загадочную бомбу, взорвавшуюся там и чудесным образом не затронувшую «фюрера», так как он покинул зал за десять минут до взрыва.

Мне было ясно, что гестапо знает о моем пребывании в Англии. Более того, утверждалось, что Стивенс показал, будто я в течение многих лет являлся высокооплачиваемым агентом британской разведки.